>>>> Корма

Парад скромности, ярмарка тщеславия. Этого всего было предостаточно вокруг. Обычно в такие моменты, как сейчас сознание Слава было кристально чисто, все становилось предельно ясно, как после тонизирующего средства, специально созданного для профилактики, скажем, депрессии. Кискинов никогда не пользовался такими средствами, но в опасных ситуациях соображал быстро, за многие годы это стало его естественной средой.
Поэтому он не разрыдался, не убежал с криками, не задумался о том, как же теперь без Кейна и на кого он их покинул. Он просто сделал дело и теперь, когда оба шли по направлению к каютам второго класса, позволил себе расслабиться и началось фрик-шоу в голове. То ли усталость, то ли напряжение от знаю, что где-то там ждет задание, а сейчас он прикрывает свой зад, создавая фейковое алиби по средством уничтожения трупа.
Эй, привет, футболочка с коротким рукавом, поверх которой повязан галстук! - встретимся еще в скором времени.
Радослав закрыл лицо ладонями и потер глаза, пока они ехали в лифте, он ничего не говорил. А что можно было ответить на последнюю реплику Джин? "Да"?
Да, она не могла там оставаться и это типично для многих представителей социума. Нормальных представителей.
Можешь оставаться у меня пока... - произнес он усталым голосом, не открывая глаз, - сколько нужно, - дверь лифта открылась, Слав опустил ладони и подтолкнул женщину к выходу, пристроив руку на талию, где болтался его огромный пиджак.
А так с виду и не скажешь, что он огромен, вещь как вещь. Серб молча прошел по коридору, не убирая руки, молча открыл дверь и, отделившись от Сиберг, прошел внутрь к шкафу, где были развешены его вещи.
Возьми вот футболку, думаю, подойдет, - эта была его единственная светло-коричневая футболка с велосипедом и какой-то незамысловатой надписью, кажется, рекламой производителя.
Не подойти она не могла, судя по тому, как сидел пиджак.
Ванна там, только, Джин, - он остановил женщину, уже собиравшуюся пойти в ванную, мягко придержав ее за руку, - каюта маленькая, а на кресле я не помещусь, так что, надеюсь, все нормально, - да что еще она могла ответить? "Убирайся спать в ванную?"
Пока ждал, Радослав надежно закрыл фальшивое дно чемодана, чтобы невозможно было найти оружие, снял рубашку, которая сейчас пахла потом а немного чем-то, смахивающим на духи Кейна или духи Джин - непонятно. Вместо нее серая футболка и свободные черные спортивные штаны, специально купленные для подражанию нормальным людям - пижама.
Джин вернулась в номер в его футболке, а серб пост принял:
Ложись, поспи, это поможет.
Проведя в ванной немного времени, Слав вернулся к кровати, не стал включать снова свет, просто отодвинул одеяло и лег на свободный край кровати, уставившись в потолок. Опять давить из себя слова утешения было невероятно сложно. Немного подумав, вместо этого он сказал:
Эй, все нормально? - ладонь легла на бугор, поднимающийся над поверхностью, видимо это было бедро. Мне не нужно волноваться, что утром я могу найти еще и твой труп в ванной?

Джин повернулась , видимо, не рассчитав, оказалась слишком близко, от чего заерзала, а потом смешно сжала ворот его футболки, словно пыталась удержаться. А может хотела привлечь внимание. Скорее всего так и было, потому что женщина спросила, чем может отблагодарить его.
Кискинов не любил выдумывать, а прямо сказать не мог, это прозвучало бы слишком неправдоподобно. Зачем финансисту прятать труп, который получился по милости пьяной рок-звезды? Снова играть во влюбленного мальчика он не смог бы, да и Джин бы не поверила. Она задала конкретный вопрос, на который нужно было дать конкретный ответ и он его придумал:
Услуга, – но было уже поздно, Сиберг не услышала ответ, пальцы ее обмякли, но так и остались зацепленными за ворот, словно маленькие крючки, которые удерживали пиратский корабль.
Какая0то сумасшедшая аллюзия…
Джин, – тихо позвал он и накрыл ее ладонь своей рукой, слегка сжимая пальцы, чтобы разбудить. Мне нужна услуга потом, на суше…помощь, – нет, ничего, сон был слишком крепким и каким-то пугающим.
Радослав лежал на боку, глаза уже привыкли к темноте, поэтому он мог различать очертания лежащего рядом, укрытого одеялом тела. Не такого тела, как то, что он совсем недавно сбросил за борт. А живого, о котором он позаботился, не смотря на то, что сделал это из соображений собственной выгоды.
Она очень тихо дышала, почти незаметно, в какой-то момент серб приблизил палец к носу, чтобы убедиться, что жива. Все в порядке, это даже хорошо, что спит. Потом утром, когда она спросит, что он ответил(если спросит), Слав скажет, что долго рассказывал какая помощь ему нужна и не будет повторять…как-то глупо. Она станет гадать, что это могло быть? Или нет, эта, скорее всего, спросит прямо. Пусть будут связи, у него есть дочь хорошей знакомой, которая жутко талантлива, но не имеет продюсера.
Радослав перевернулся на спину, выпустив ее пальцы, он долго смотрел на потолок , лежа поверх одеяла, и размышлял над тем, что произошло за день.
***
Для него произошло «ничего», просто какой-то день, серый тающий к обеду снег, события, не заслуживающие внимания с точки зрения шестнадцатилетнего серба. Он не был жесток и не делал бы ничего такого для развлечения. Но Миха почему-то пришел именно к нему. Нужно было поставить замок, огромный амбарный замок на подсобку у кухни, в которой тот работал днем после уроков. Зачем? Кухня – всегда то место, на которое слетается вся шваль, чтобы поживиться, особенно холодной зимой.
Старая полуслепая повар не могла дать отпор парням из левого крыла, она и не всегда понимала, зачем они приходят в кухню и подолгу находятся с Михой в подсобке. Провиант, лучшие куски, немного спирта, столовое вино для преподавателей, ножи – целая сокровищница. Хилый Миха с золотыми руками настоящего шеф-повара почти всегда был бит, у него уже не хватало несколько передних зубов к его шестнадцати годам, зато хватало храбрости прийти к Радославу и попросить его, за определенную плату, естественно, выкрасть один амбарный замок, с помощью которого Миха смог бы закрывать подсобку, когда там работает.
Для ловкого парня – плевое дело, только собака сторожа –огромный волкодав, которая прошлой весной укусила одного из младших этажей, началась гангрена, отняли руку.
В такие моменты, когда не особо есть инструменты, только кухонных нож и слабая веревка, может произойти все, что угодно. В тот вечер весь интернат ел жаркое из собачатины, у Михи появился замок и твердая уверенность в собственной безопасности, а у Слава нож и запас свежих продуктов на несколько месяцев.
Поваренок рыдал от счастья, сторож орал дурным голосом, порез медленно затягивался и превращался в тонкий шрам, в один из многих к тому времени.
Кискинов лежал на парцерной кровати и смотрел в потолок. Для него ничего особенного не произошло, завтра новый день и одна из последних встреч с психологом, который окончательно убедился, что с парнем все нормально.

Радослав долго не мог заснуть, хотя, чтобы определить, может человек заснуть или нет, нужно как минимум пытаться это сделать. Сам себе серб напоминал героя какого-то романа о долге, патриотизме, тяжелом ранении и контузии. Правда, в отличии от такого героя Кискинов мог «отключаться» от ситуации, что несказанно помогало ему жить.
Слав подумал о том, что он ненавидит голубой цвет, оттого очень редко смотрит на небо днем, подумал о том, что сейчас неплохо бы отбросить одеяло в сторону, но там рядом лежала женщина, которая мешала это сделать. Он смотрел на потолок, покрытый какими-то узорами, а потом закрыл глаза.
Утро следующего дня.
Знаете, как бывает, когда просыпаешься где-то в двухэтажном частном отеле, где-то в на границе Германии и Франции (хотя сейчас же на было границ, одно большое пространство, в котором нужно было тесниться как угодно, и многие не теснились, тогда появлялся серб). Предрассветная тишина, а потом лучи солнца, которые, проявляются за несколько минут. Орут петухи, во дворе уже что-то происходит, самое время уходить, пока помнят только твои вечерние лесные слова о рагу и полную тишину в твоей комнате, снятой на одни сутки.
От этого трудно избавиться, это у тебя в крови, привычка, которая похлеще чистки зубов. Кискинов оставался надолго только того, когда нужно было, чтобы к нему привыкли в одном месте и о нем забыли в другом.
Здесь не было ничего: ни тишины, она заменялась тихим сопением темноволосой женщины, ни признаков жизни вне этой каюты, ни лучей солнца в окно с прозрачными шторками.
В полутьме Слав встал с кровати, взял какие-то вещи из шкафа: футболку, джинсы, обувь. Монотонный душ, монотонное бритье, а в комнате все еще спит Джин. Она, кажется, не очень вертелась во сне, поза лишь слегка отличалась от той, в которой он видел ее засыпающей вчера.
Все верно, мозг отключается, когда не может справиться с происходящим, ноги идут, когда не хочется продумывать поведение. Глоток свежего (на сколько он мог быть свежим в коридоре) воздуха и легкие раскрылись. Там было слишком тесно, даже для него, привыкшего жить как попало, совсем как в Евросоюзе – никаких границ.
Радослав дошел до верхней палубы, послушал какие-то разговоры о том, как некий пассажир свалился за борт, прошел к носовой части корабля и, убедившись, что говорят только о Ниле, а не о зверском расчленении Кейна, купил кофе. Ну, т.е. не купил, а взял. С собой, для себя и для нее, еще какой-то круасан-булку с повидлом и батончик.
Вернулся серб в каюту в хорошем расположении духа, все шло по плану, отклонения устранены, если это, конечно, можно так назвать.
Джин на кровати не было, отчетливо были слышны звуки льющейся воды, соответственно вывод сам напросился из предлагаемых обстоятельств. Слав поставил яства на тумбу у кровати, открыл свой кофе, включил свет и сел на кресло, которое стояло спиной к ванной, зато лицом к небольшому столику и второму креслу у единственного иллюминатора. Серб услышал как открылась дверь и в комнату вошла женщина, но не повернулся, предполагая, что вошла она зачехленная в одежды.
Доброе утро. Возьми там кофе пока горячий и батончик, тебе неплохо бы глюкозы поесть, – он сделал глоток и продолжил смотреть на иллюминатор.
Пока Джин не успела ответить, Слав продолжил свою речь:
Что ты хочешь сегодня делать? – он сделал паузу для того, чтобы Сиберг могла подумать. В каюте наверняка уже убрали, можешь вернуться, – повернув голову на бок, мужчина заметил очертания ее тела, но не смог понять, в чем она была одета. Если хочешь, пойдем проветримся, сегодня не жарко... – а он бы рассказал еще несколько способов, как замочить жертву.

Она не выглядела лучше, чем вчера и это было вполне объяснимо. Отсутствия макияжа не при чем, та же одежда, которая лежала смятой в ванной не при чем. Да, было непривычно видеть Джин без сильно накрашенных глаз, но так она казалась еще более грустной, ее хотелось пожалеть и это Слава бесило.
Он никого не жаждал жалеть, особенно, если это происходило по собственной воле. Дети, котята, женщины – все это хорошо, но где-то в отдалении, как картинка, как часть картины мира, в который нужно вписаться.
Серб поднялся с кресла вместе со стаканчиком кофе, намереваясь выйти и снова вдохнуть кислород, который так успокаивающе подействовать сегодня утром ранее, но Джин резко повернулась к нему и попросила прощения за то, что втянула добропорядочного, как ей казалось, человека в неподобающее действо с трупами и гротескным раскидыванием корзины фруктов по номеру первого класса.
Да все нормально, я только этим и занимаюсь, – как-бы на автомате произнес он, а взгляд был сосредоточен на босых ногах женщины.  Ты не хочешь... – ладонь как-то неопределенно дернулась в сторону ее ступней.
Радослав погрузился в свой внутренний мир, сейчас сложно было сказать, о чем он думал, глядя на накрашенные черным лаком ногти рок-звезды, особенно на мизинец, лак с которого кое-где уже слез. Было только стойкое чувство дежавю, которого он не хотел, которого никто бы не захотел, если вспомнить, чем закончилась та история с единственным его зависанием на женских глазах, аккуратных маленьких руках и нежном голосе. Таким голосом должна была обладать каждая мать каждого ребенка, тогда бы Кейн не кормил рыб за бортом.
Он резко перевел взгляд на ее лицо и наваждение прошло, перед мужчиной снова была Джин Сиберг, малознакомая исполнительница совсем не тех песен, которые играли на заднем фоне в линии его жизни.
Я сейчас вернусь, – он не спрашивал, он констатировал.
Слав миновал стройную женскую фигуру так быстро, как мог, вышел из каюты и направился к ближайшему месту, где продавали сигареты.  Он не хотел сейчас выходить с ней из каюты, точнее не хотел, чтобы она выходила из каюты. Голос, конечно, звучал уверенно, но это странное дежавю и какое-то смешанное чувство, давно забытое – опасность, постоянное предчувствие беды.
Старая кухарка, начальница Михи говорила, что ангелы хранители  щекочут своими крыльями бока, тогда начинает сосать под ложечкой, холодная волна проходит по всему телу и останавливается комком в горле. Если бы кто-то сейчас положил руку на его плечо, то сильно пострадал бы. Кискинов не верил в ангелов, ему просто казалось правильным держать женщину в каюте, где он может проконтролировать ситуацию.
Страх вообще очень сложно отделить от другого чувства или предчувствия, как хотите. Грань настолько тонка, что нащупать разницу между предчувствием крушения и заботой практически невозможно.
Он купил те сигареты, которые Джин курила вчера, взял еще воды и отправился обратно в каюту.
Вот твои сигареты, – он положил пачку на стол, туда же поставил бутылку воды. Лучше останемся пока здесь, – он не стал придумывать отмазок, типа прохлады или затянутого неба, - если хочешь, я не буду с тобой разговаривать, просто вот тут посижу, – жест в сторону кресла, - но сначала тебе лучше  поесть, а то вывернет, – Слав взял пакет с едой,  и направился к Джин.